— Отец
Михаил, как Вы, москвич, выпускник
Московского университета, попали в
Чечню?
— Я представитель Отдела
Московской Патриархии по
сотрудничеству с Вооруженными Cилами.
Поэтому я должен быть там, где
священник нужнее всего — на войне.
Там, как нигде, ощущаешь, что
Господь тысячу раз прав: жатвы
много, а делателей мало. Корысти
ради в армии очень мало людей.
Звездочки, квартиры — все это в
далеком будущем, а голову
подставлять надо сегодня. В
основном здесь простые русские
ребята из провинции, которые без
всяких красивых слов о любви к
Родине исполняют настоящую
мужскую работу по защите Отечества.
Они просто защищают южные рубежи, а
все остальное — это удел и
ответственность пред Богом уже
политиков.
— Вы постоянно
находитесь в Чечне?
— Нет. Я служу в храме военного
гарнизона Главного штаба ракетных
войск стратегического назначения.
Это храм преподобного Ильи Муромца
— большой, красивый, построен на
средства ветеранов и воинов
ракетных войск, он находится в
ближнем Подмосковье, в городе
Одинцово-10. Оттуда уже в рамках
работы Отдела Патриархии езжу в
командировки. В Косово был два раза.
— Как Вы туда
попали?
— Опять же от военного Отдела.
По согласованию с генеральным
штабом мы установили там полевой
храм преподобного Ильи Муромца,
собранный и укомплектованный
полностью всей необходимой
утварью на средства прихожан
нашего храма.
— Это произошло
после знаменитого марша на
Приштину?
— Сразу после марша был закрыт
воздушный коридор, а как первые
самолеты стали летать, то одним из
первых оказался там и я. Мы разбили
полевой храм в центре лагеря и
водрузили большой крест — это было
настолько необычное зрелище, что
даже натовский вертолет прилетал
специально снимать на видеокамеру,
пока мы крест устанавливали. Они
были, видно, очень недовольны. А
потом все журналисты, которые туда
приходили, первым делом снимали
танк, попа и, конечно, российских
десантников, которые свое мужество
явили всему миру.
— Ваше пребывание
не выглядит там навязанным или
искусственным?
— Во-первых, всегда есть
возможность сказать: батюшка,
извините, мы сейчас заняты, у нас
боевая подготовка. А второе —
почти у каждого солдата священник
ассоциируется с чем-то родным: кто-то
жил рядом с храмом, у кого-то детки
крестились или он сам помнит, как
это было, кто-то венчался. У многих
очень теплые и радостные моменты
жизни связаны с Церковью.
— А в Чечне, куда
Вы ездили, существует постоянный
храм?
— Даже временного нет, потому
что не хватает отцов, которые бы
там подвизались. Я думаю, в
ближайшее время в штабе
группировки в Ханкале уже будет
строиться храм. Во многих местах я
встречал большие поклонные кресты,
которые ставят в память погибших
товарищей воины. И у этих крестов я
совершал крещения. Так это было в
древней Церкви: на костях
мучеников основывались храмы.
— Многих Вам
приходилось крестить?
— В последнюю поездку, когда мы
встретились с отцом Тихоном, я
крестил за неполную неделю 75
человек. Помощь воинам является
замечательной возможностью
стяжать благодать Божию. Перед
лицом смертельной опасности ты
совершенно по-другому смотришь на
обычную бумажную иконку, по-другому
представляются тебе свечечка
горящая, крестик нательный. За этот
крестик могут голову отрезать,
если ты в плен попадешь. Но когда
ребятки слышат крики «Аллах акбар!»,
они часто кричат: «Христос
воскресе!»
— Некоторые в
связи с этим утверждают, что
мусульманский мир побеждает,
потому что у него есть мощная
идеологическая база, которая
позволяет забыть о каких-то личных
выгодах ради высших целей. А в
нашей стране этого нет.
— Силы духа просто нет.
Мусульмане более нравственны, чем
мы, это несомненно. Младший
уступает место старшему. Девочки у
них не одевают мини-юбок, чтобы
прельщать мальчиков, а мальчики в
свою очередь не прельщаются, глядя
вот на таких развратных девочек, а
наоборот, отказывают им в праве
быть их женой. Они не пьют так, как
пьют в России. И дело тут не только
в нормах шариата, дело тут прежде
всего в том, что они не хотят
сознательно сами себя развращать.
Они занимаются спортом, в каждом
ауле, в каждом селе, в каждом
городке есть спортзалы, стадионы,
борцовские секции, где они
совершенно самоотверженно и
самозабвенно готовят себя
защищать свою веру, свой дом, свою
семью. Если поставить рядом 18-летнего
чеченца и 18-летнего русского
солдатика, то разница будет
очевидна.
— Отец Михаил,
но нам скажут, что у нас
многоконфессиональное
государство, и в Чечне воюют не
только православные солдаты. Как
по-Вашему эту проблему решать?
— А не надо в этом видеть
проблему. Нас объединяет с
традиционным исламом за столетия
сосуществования в одном
государстве несомненно больше, чем
разделяет. В армии всегда были
муллы, их было немного, но они были,
также как полковые священники.
Когда приносили
верноподданическую присягу
Государю, можно было присягать не
только на Библии, но и на Коране.
— То есть эту
можно традицию вернуть?
— Не знаю, можно ли, но вижу в
этом несравнимо меньше беды и
опасности, чем не вводить вообще
никого. Потому что это означает
полное вырождение и деградацию.
Можно написать на плакате (я видел
такие плакаты): «За неуставные
отношения — 8 лет». Но это
бесполезно, этим никого не
напугаешь! Нужна идея, которая вела
бы людей.
Сайт «Православие». |
|
