|
Как известно, эпохи неповторимы, но иногда что-то возвращается, чтобы сбыться вновь. Зачем? Наверное, чтобы дать нам еще один шанс. Зима 2002 года. 110 лет со дня рождения профессора Толкиена. По экранам переполненных кинотеатров победно шествует экранизация «Властелина Колец». Интерес к роману огромен.
В начале девяностых мы мечтали о том, что читатели Толкиена откроют для себя тихий свет Христианства, которым они лучатся. Нашим мечтам не суждено было сбыться: политические и духовные катастрофы ушедшего «огненного десятилетия»... В общем, не до сказок тут было. Но совесть не дает покоя. Вроде бы и есть оправдание, и старая любовь не забыта – зеленеет росточек из Ларина где-то в тайном уголке души, но все-таки скажем честно: упустили...
Думается, спросит с нас Господь: «Вы, знавшие и помилование, как вы позволили, чтобы Толкиен, писатель – христианин, стал в России ассоциироваться с неоязычеством и оккультизмом?».
Наша вина! Ничего нельзя упускать из виду, тем более когда речь идет о таком явлении как роман-миф и роман-символ одновременно. В том-то и неповторимое очарование символа, что идеальная заданность и экзистенциальная фактура вступают друг с другом в утонченную игру смыслов, неслитно и нераздельно событийствующих в одном событии. И когда утрачено неведающими то, что должно быть проявлено формой, остается одна форма. В данном случае, у Толкиена, это великолепный роман, основанный на традиционной западноевропейской мифопоэтике. Это не просто книга, но целый мир, создание которого, и в этом главная идея Толкиена, есть реализация дарованной нам от Бога способности ко вторичному творению. Человек, по Толкиену, – малый творец, созданный по образцу и подобию Великого Творца и Промыслителя. Человек призван к созиданию Богом, дабы этим выразить свою любовь и преданность Создателю. Профессор поясняет:
«То наше право! – ибо сотворяя,
Творим, Первотворенье повторяя».
Мифопоэтическая форма дает бесконечность возможных вариантов прочтения. Один вариант – рассматривать роман как литературное событие, вооружившись аппаратом формальной эстетики и традиционного литературоведения. И бесконечность вариантов символического построения, которые привели бы покойного автора в ужас (и несомненно, приводят). И только один ключ из этой бесконечности открывает дверь в подлинное Средиземье христианского апологета Джона Роналда Руэла Толкиена, а все остальные двери – в призрачные эрзац – Средиземья, созданные магией Общего Врага.
Что же скрывается за повествованием о трагедии Средиземья, связанной с обретением и окончательной утратой Кольца? Уистен Х. Оден, определяя жанр «Властелина Колец» как роман – поиск (QUEST – опасная экспедиция), пишет: «Но человек обладает свободой воли, он творит историю, и будущее для него всегда открыто; человеческая природа по сути своей подразумевает поиски или Поиск, ибо в каждый момент времени человек превосходит сам себя... Я полагаю, что неизбывное очарование жанра Поиска связано с тем, что Поиск представляет собой историческое и символическое описание нашего субъективного жизненного опыта».
Судьба Фродо – проекция нашей судьбы. Гонения на веру, демонические искушения – это и есть наше Кольцо. Ко всему негативному можно подладиться, успокаивая себя тем, что сможешь когда-нибудь повернуть ход вещей в свою сторону.
Надеяться стать сильнее за счет Томи, извлечь пользу из того, что должно просто отвергнуть – это и значит надеть Кольцо. Нет, друг мой, надо держаться, надо идти путем Света до конца. А Господь пошлет нам тех, в ком мы узнаем и Верность Сэма, и Мудрость Гэндальфа, и Женственность Галадриэли.
Кольцо играет на страстях Фродо и его друзей. Стоит возникнуть дефициту любви, как тут же сказывается темная сила Кольца. Недоверчивость Фродо, гордость Боромира, алчность Сарумана или даже такая, казалось бы, безобидная страстишка, как нарцистическое самолюбование Бильбо, – все это Кольцо и стоящий за ним Враг. Противостояние Фродо Врагу в том и заключается, что он борется со страстями, обретая цельность бытия в отказе от расщепленности обладания. Есть личность и есть характер. Личность свободна, неведома и неподвластна никому, кроме Бога.
Характер – программа, сформированная страстями, предсказуемая, поддающаяся типологизации и манипулированию. Власть Врага тем сильнее, чем более твоя личность подавлена твоим характером, твоими страстями. Боромир и Саруман более схематичны, чем Фродо, одни подобны биороботам, черные всадники наполовину развоплощены. Сам же Саурон уже всецело принадлежит призрачному миру точки и ужаса.
Подобно тиранам древних империй, он не менее, а более деперсонализован по сравнению со своими поданными. Его власть основана на тайне, на том, что его по сути никто не видел. Да и сам он – ничто, безличность смерти и конкретность зла одновременно.
Другая линия противостояния – Гэндальф и Саруман. У святых отцов много говорится о том, что смысл грехопадения в том, что целостный некогда человек утратил мудрость – единство ума и сердца. Ум превратился в холодный рассудок, ищущий рациональности – кратчайшего пути к достижению цели. Сердце стало гнездилищем страстей, о которых мы уже говорили. Саруман уже не добрый белый волшебник, каким он был когда-то. Его сердце поражено алчностью и доступно Саурону, его ум – ум ученого, мечтающего изменить богозванную природу ради своей выгоды. Он уродует эльфов, превращая их в злых орков, строит машины, чтобы искажать лик земли. Утратив целостность, он воплощает в себе все зло современной технократической цивилизации, от века втайне ищущей выходы в магические измерения. Толкиен пишет: «Проутюжить мир, словно бульдозером, подчинить себе волю других... Проблема Машины выросла из проблемы Магии». Напротив, Гэндальф, избравший серый цвет – цвет смирения, сохранив мудрость, способен совершать подлинные чудеса ради своих друзей. Чудо противостоит машине, как личность – великому злу и страстям.
Чудо, вместе с мифопоэтической фактурой романа – одновременно самое слабое и самое сильное измерение «Властелина Колец». Чудо и миф у Толкиена немыслимы друг без друга, но если в реальности Творения, где мы обретаем себя, чудеса составляют инструментарий Творца, то в мире Средиземья, законы которого допускают существование гномов и эльфов, идеальная заданность чуда неизбежно подчиняется игу мифа, став волшебством, побеждающим колдовство (gothic) Врага и его приспешников. Этот нюанс формы способен привлечь читателя, любящего сказочное, чтобы возвести его до понимания христианской сути эпопеи. Один неверующий читатель писал Толкиену: «Вам удалось создать мир, в котором вера говорится; она – свет, исходящий от невидимой лампы».
Однако форма романа оказалась способна не только привлечь, но и оттолкнуть многих христиан, видящих в эпопее лишь «пропаганду магии», к тому же взятую на вооружение неоязычниками. А ведь в письме к католическому священнику о. Роберту Мюррею Толкиен объяснял: «Конечно, «Властелин Колец» – труд глубоко религиозный и католический: это не совсем очевидно на первый взгляд, но ощутимо при повторном прочтении».
|
|
Так или иначе, перед нами всегда
три проблемы –
грехопадение, Смерть и Машина.
Дж. Р.Р. Толкиен. |
Ах, господин профессор! Вы боялись быть слишком дидактичным и скучным, но надо было бы осторожнее выбирать форму для проповеди самых возвышенных христианских идей.
Ну что же, ситуацию не выбирают, в ней участвуют по мере сил и желания. 2002 год. «Властелин Колец» в России. Еще один шанс.
священник Дмитрий Федоров.
|
